Вячеслав Шишков - Хреновинка [Шутейные рассказы и повести]
— Се-е-но! — Управляющий уставился в ледяные глаза угрозы, и по его спине пошел мороз.
— Да, папаша, сено.
— В тюрьму их, подлецов!
— Все там будут, папаша, все. Только не сразу, помаленьку, чтоб дичь не распугать.
— Пейте, товарищи, винцо… Позвольте вам налить.
— Например, ваш рабочий, Рябинин Степан, револьвер имеет. Сам отдаст, вот увидите. А знаете, откуда он взял? Вот и не скажу. А знаете, кто нынче на пасхе мельника ограбил, латыша? А я знаю: два брата Чесноковых из вашей деревни.
— Не может быть! Чесноковы исправно живут. Откуда это вы знаете, товарищ? — вытаращил глаза управляющий и подумал: «Ну и ловко врет».
— А как же Ивану Пузикову не знать, папаша?
— Надо в тюрьму. Ведь ордер-то есть?
— Ах, папаша! — Пузиков таинственно сдвинул брови и переложил трубку в левый угол кривозубого рта. — Ну вот, скажем, к примеру, арестую я завтра по ордеру вас (совхоз заерзал на стуле и пытался улыбнуться), увезу в город, а через неделю вы дадите взятку, и вас выпустят. Что ж, вы похвалите меня? (Совхоз выдавил на лице улыбку.) А вдруг вам вползет в башку подослать, скажем, того же Рябинина Степана, он и ахнет пулей из-за куста.
— Да-да-да, — растерянно заподдакивал совхоз, и обвисшие усы его задергались. «Однако с этим чертом Пузиковым ухо востро держать надо».
— Ну, товарищи, еще по стакашку, коли так… Для храбрости. Дай пойдем. Полночь. Самая пора.
— Зачем мы, папаша, будем ночью тревожить порядочных людей. А вот нет ли балалаечки у вас? Сыграть хочется, а ты, Алехин, попляши.
Управляющий сердито буркнул:
— Нету, — и опять подумал: «Ни черта им, молокососам, не сыскать».
Утром Анисим Федотыч встал рано, отдал приказания и вошел в комнату, где ночевала угроза.
Пузиков и Алехин сладко храпели.
— Дрыхнут.
Управляющий сходил на мельницу, распушил плотников, что чинили плотину, и когда вернулся, — угроза умывалась.
— Чай пить некогда, — сказал Пузиков, — а вот на скорую руку молочка.
Выпили с Алехиным целую кринку, и оба заторопились.
— Кого из рабочих подозреваете, папаша?
— Никого.
— Правильно. А из Рукохватовой?
— Андрея Курочкина. А еще, пожалуй что, Емельян Сергеев. Тоже вроде вора, говорят.
— Ерунда, — нахмурился Пузиков. — Не они. Я всю деревню вашу насквозь знаю. Деревня — тьфу! Все три волости… Как на ладошке.
— Скажите, какие способности неограниченные, — восторженно оказал совхоз, а под нос пробурчал: — Хвастун изрядный.
Алехин туго набил махоркой кисет и подал Пузикову портфель.
— Ну, теперь, папаша, за мной в деревню, — сказал Пузиков. — Учись, как жуликов ловит Иван Пузиков, деревенский Шерлок Холмс.
Он быстро пересекал двор. Широкоплечий, кривоногий, низенький, куртка нараспашку, из-под козырька сдвинутый на затылок кепки лезет огромный лоб.
— Не сюда, товарищ, не сюда, — кричит едва поспевавший совхоз, — в обратную сторону!
— За мной, папаша!
Он, словно сто лет здесь жил, перелез через изгородь, обогнул беседку и боковой тропинкой подошел к скотному двору, где четверо рабочих накладывали на телеги навоз…
— Здорово, Степан Рябинин! — крикнул он весело и твердо. — Бросай вилы, айда за мной! Понятым будешь. Я — Иван Пузиков, агент угрозы. Понял?
Степан Рябинин — черный и сухой скуластый парень, в ухе серьга — удивленно посмотрел на незнакомца, ткнул в навоз вилы и сказал:
— Ладно.
Повернули назад. Угроза передом. Свернули влево.
— Не сюда, товарищ Пузиков, вправо надо, — опять сказал Анисим Федотыч.
— Не сбивай, папаша. Слушай-ка, Степан! Ты ведь в этой казарме живешь, в номере седьмом, кажется?
— Так точно, — ответил Степан. Голос у него скрипучий — не говорит, а царапает словами уши.
— Зайди и возьми, пожалуйста, наган. А то, сто чертей, опасно… Может быть, дело будет. Ну, живо!
— Это какой такой наган? — тряхнул серьгой Рябинин. — Чего-то не понимаю я ваших слов.
— Фу, ты! — возмутился Пузиков. — Да револьвер. Револьвер системы «наган». Понял?
— Нет у меня никакого револьвера.
— Нету? А куда ж ты его дел?
— Не было никогда. С чего вы взяли?
— Не было? Это верно говоришь? Не врешь? А из чего ж ты грозил застрелить председателя волисполкома, помнишь? Пьяный, на гулянке, в спасов день. Помнишь? Почему ты его вовремя не сдал?
Степан Рябинин чувствовал, как весь дрожит, и напрягал силы, чтобы овладеть собой.
— Нет у меня револьвера! Сказано — нету!
— Да ты не волнуйся. — От тенористого резкого голоса Пузиков вдруг перешел на спокойный ласковый басок. — Чего зубами-то щелкаешь? Ну, нету и нету. Верю вполне, и пойдемте все вперед.
Анисим Федотыч ядовито ухмыльнулся.
Степан Рябинин то шагал как мертвый, то весь вспыхивал и в мыслях радостно молился:
«Слава богу, пронесло».
До деревни с версту. Анисим Федотыч был с брюшком, фукал, отдувался: очень емко шли; прорезиненный дождевик его со свистом шоркал о голенища.
В деревню вошли с дальнего конца. Пузиков бегом к избе, вскочил на завалинку — и головой в открытое окно:
— Эй, тетя! А Фома Чесноков дома?
— Нету, батюшка. В поле навоз возит.
— А брат его Петр?
«Вот леший! Неужто всех поименно знает?» — подумал совхоз.
— Петруха в кузне. А ты кто сам-то, кормилец, будешь?
— Сахарином торгую. Ну, до свиданья. Увидимся.
Кузнец Петр Чесноков ковал какую-то железину.
— Бросай-ка, Петр Константиныч. Идем скорей с нами. Понятым будешь.
— Каким это понятым? — И Петр грохнул молотом в красное железо. — А кто ты такой, позволь спросить?
Лысая голова его была потна, и все лицо в саже, только белки блестят, как в темных оврагах — весенний снег.
Вдоль деревни шли гурьбой: еще пристали председатель сельсовета и двое милицейских.
Иван Пузиков подвигался медленно: остановится, посмотрит на избу, дальше.
— А в этой, кажись, Миша Кутькин живет? — спросил Пузиков. — Мой знакомый… Надо навестить.
Кутькин, мужичок не старый, возле сарайчика косу на бабке бил. Бороденка у него белая, под усами хитрая улыбка ходит. Взглянешь на усы, на губы — жулик; взглянешь в глаза — нет, хороший человек: взор ясный и открытый.
— Здравствуй, Миша, — ласково сказал Пузиков. — Нешто не признал? А помнишь, вместе на свадьбе-то у Митрохиных гуляли? Я — Ванька Пузиков, из Дедовки.
— А-а-а, так-так-так… Чего-то не припомню, — сказал Кутькин, подымаясь, и стал растерянно грызть свою бороденку.
— Ну, как живешь, Миша? А это у тебя что? — И угроза заглянул в сарайчик. — Мельницу, никак, ладишь! Очень хорошо! А железо-то не купил еще? Ну, ладно. Вот что, Миша! А можно мне в избу к тебе, бумажонку написать?
Сухопарая тетка Афимья низко поклонилась навстречу вошедшим и суетливо стала прибирать посуду: чашки, ложки разговаривали в трясущихся ее руках. Пузиков вильнул на ее руки глазом.
Все сели, кроме хозяина избы, кузнеца и Степана.
— Ну-ка, милицейский, пиши акт, а я буду говорить тебе. — Пузиков задымил-запыхал трубкой и достал из портфеля письменные принадлежности. — Пиши.
Милицейский, курносый парень, сбросил пиджак и приготовился писать. Лицо Пузикова было спокойно, простодушно: двадцать лет. Он диктовал вяло, уставшим голосом, словно желая отделаться от этой ненужной проволочки и поскорей уйти. Потом голос его внезапно зазвенел:
— Написал? Пиши. «Постановили: Михаила Кутькина, укравшего в совхозе „Красная звезда“ принадлежности молотилки, немедленно арестовать». — Глаза его зорко бегали от лица к лицу, — ему сразу стало пятьдесят.
Мишку Кутькина, хозяина избы, точно кто бревном по голове..
— Да ты, товарищ, обалдел!.. Какой я вор?! Что ты?!
— Миша, да ты не ерепенься, — мягко сказал Иван Пузиков и пыхнул густым дымом. — Раз я делаю, значит — делаю правильно Ведь я знаю, где у тебя вещи… В подполье, под домом. Верно?
Кузнец Чесноков крякнул, моргнул тетке Афимье, та схватила ведро и быстро вон. Мишка Кутькин сгреб себя за опояску, но руки его тряслись, — видно было, как плещутся рукава розовой рубахи.
— Шутишь, товарищ, — слезливо сказал он. — Обижаешь ты меня.
— Ничего, Миша, не обижаю. Писарь, пиши! «Во время составления акта кузнец Петр Чесноков подмигнул Афимье Кутькиной, а та поспешно вышла, чтоб перепрятать краденое».
— Вот те на! — уронил кузнец, как в воду клещи.
Мишка Кутькин ерзал взглядом от бельмастых кузнецовых глаз да к двери, и слышно было, как зубы его стучат. Анисим Федотыч удивленно вздыхал.
— Алехин! Где Алехин? — И голова Пузикова завертелась во все стороны. — Тьфу, сто чертей! Опять с девками канителится… Степа, будь друг, покличь моего помощника.
Степан Рябинин повернулся и на цыпочках вышел вон.
